Сколько стоит человеческая жизнь

Можно много дискутировать об иерархии значимости разных задач государства. Одно кажется несомненным – человеческая жизнь, ее цена – должна находиться в фокусе этих задач. О том, почему повышение «цены жизни» может стать ключевым моментом для решения самых разных проблем, мы побеседовали с главой Федеральной службы страхового надзора Ильей Вадимовичем Ломакиным-Румянцевым. Этот материал открывает целый цикл, посвященный категории «цены жизни». Интервью взяли Дмитрий Ицкович и Борис Долгин.

Мы хотели поговорить о «цене жизни» и о том, как она влияет на самые разные процессы в обществе и государстве.

Я начну несколько «со стороны». С фразы, которая мне попалась недавно и показалась симптоматичной. Звучала она так: «Слова «Люди – наше главное богатство» по-настоящему искренне в России произносили до 1861 года». Это, к сожалению, правда. И до этого, как и после этого человеческая жизнь ценилась не очень высоко. В лозунгах это присутствовало, а на практике мы сплошь и рядом сталкивались со случаями, когда люди оказывались, пожалуй, самым дешевым ресурсом, а потому, в соответствии со всеми законами экономики, использовались крайне неэффективно.

Причин много, они кроются и в социальном устройстве, и в общем отношении. Но одна из причин связана с подходом к оценке стоимости жизни.

Как ни кощунственно это звучит, но человеческая жизнь имеет свою цену. Вы можете оценить затраты, необходимые для воспроизводства человека, вы можете оценить тот ущерб, который понесли его родные и близкие в связи с потерей отца, кормильца, опоры семьи. Такого рода изыскания проводятся регулярно в разных странах, потому что постоянно возникает вопрос о финансовой ответственности лица, нанесшего ущерб жизни и здоровью другого человека. В Гражданском кодексе есть много правильных слов о том, как возмещать этот самый ущерб. 59-я глава предусматривает, что вред, причиненный личности гражданина, подлежит возмещению в полном объеме лицом, причинившим этот самый вред. Дальше раскрывается само это понятие: что такое «полный ущерб». Выясняется, например, что в случае смерти потерпевшего, лицам, имеющим право на возмещение вреда, вред возмещается в размере доли заработка, дохода умершего (по правилам статьи 1086). В состав доходов включаются получаемые при жизни пенсии, пенсионное содержание и другие подобные выплаты. Размеры возмещения могут быть увеличены. В случаях, предусмотренных законом, подлежит компенсации даже моральный вред, но в данном случае это к нам не относится.

В общем случае возмещаются расходы на похороны, и только в некоторых случаях иск предъявляют иждивенцы, которые в соответствии с законом имеют право на пенсию по смерти кормильца. На практике это приводит к очень серьезным перекосам. Когда рассчитывали тариф на обязательное страхование ответственности владельцев транспортных средств, то общий лимит страхового возмещения по каждому страховому случаю установили равным 400 тысячам – не очень много, но и не очень мало. Это сумма, с которой можно было начать, потому что понятно, что чем больше лимит страхового возмещения, тем дороже оказывается страховка.

Во многих странах этот лимит не предусмотрен. Самое большое возмещение, выплаченное в истории Европы и, по-моему, всего мира, превышает 2 миллиарда евро – это возмещение, которое было выплачено в результате страхового случая, имевшего место в тоннеле под Монбланом. Там сгорело огромное количество машин и людей. Возмещение выплачивалось семьям погибших. Виноват был водитель Volvo, выкинувший непотушенную сигарету.

Возвращаясь к нашим 400 тысячам, следует отметить, что из указанной суммы 240 тысяч предназначены для возмещения ущерба, нанесенного жизни и здоровью, а 120 или 160 – на возмещение ущерба, нанесенного «железкам»: 120 – если пострадала одна машина, 160 – если несколько. Таким образом, законодатель заранее предположил, что человек у нас «дороже всего», поэтому в страховой сумме лимит, предназначенный для возмещения ущерба, нанесенного жизни и здоровью, больше – 240 тысяч. На практике выплаты выглядят так: из 100 рублей выплат больше 98 рублей приходится на возмещение ущерба «железу» и меньше 2 рублей – на возмещение ущерба, нанесенного жизни и здоровью.

А почему? Легче доказать?

Нет.

Кто-то может сказать, что у нас мало гибнет народу или мало потерпевших – это не так. Во Франции 1 миллион километров дорог – в России 1 миллион километров дорог; во Франции 38 миллионов машин – в России 37 миллионов машин; во Франции гибнет 5 300 человек в год, у нас – 35 тысяч человек, в шесть с лишним раз больше. Лет 30 назад во Франции погибало 18 тысяч человек в год, но они стали это рассматривать как угрозу национальной безопасности и национальную проблему – проблему, которую тогдашний президент Франции рассматривал как свою личную, он применил весь свой авторитет и все свои возможности, – и французы решили эту проблему. И они продолжают принимать меры, направленные на снижение уровня смертности.

У нас более 200 тысяч получают ранения и повреждения различной степени тяжести. А почему так мало выплат? Потому, что в основном выплачивают «похоронные» деньги: от 12 до 20 тысяч рублей. При этом у нас очень мало выплачивается тем, кто остался жив, но физически пострадал, потому что в законе есть уникальная формула: возмещаются расходы на лечение, если оно не могло быть получено бесплатно. А при нашей системе здравоохранения теоретически вы можете получить любое лечение бесплатно. Но если, предположим, вы все-таки сможете доказать, что лечение не могло быть получено бесплатно, вы действительно можете получить большие выплаты: вам оплатят счета за пребывание в госпитале. И тут мы с интересом узнаем, что выплаты человеку, который сломал руку, ногу, ребра, могут оказаться выше, чем выплаты в случае смерти потерпевшего.

Вот несколько цифр, характеризующих объем возмещения ущерба. Армения, крушение самолета под Адлером в мае 2006 года – каждая семья, член которой погиб, получила примерно 3-4 тысячи долларов за каждого погибшего от правительства, и авиакомпания выплатила по 20 тысяч долларов. Украина, авиакатастрофа над Черным морем в октябре 2001 года – власти страны выплатили родственникам погибших по 200 тысяч долларов. Китай, авиакатастрофа в 2004 году – по 25 тысяч долларов выплачено за каждого из 55 погибших. Германия, над Боденским озером столкнулись два самолета – родственники погибших россиян получили из специального фонда компенсацию в размере от 100 до 300 тысяч долларов (в зависимости от возраста погибшего). Франция, авиакатастрофа под Парижем в июле 2000 года – авиакомпания выплатила по 1 миллиону долларов за гибель каждого пассажира. Россия, Беслан – по 1 миллиону рублей за каждого погибшего, 700 тысяч рублей за тяжелое ранение, 500 тысяч рублей за ранение средней тяжести, 300 тысяч рублей за легкое ранение. Родственникам погибших на подводной лодке «Курск» из внебюджетных фондов было выплачено по 700 тысяч рублей. Единовременная выплата по искам, связанным с терактом в театральном центре на Дубровке, варьировалась от 2,5 тысяч рублей до 100 тысяч.

Беслан был после этого. Может быть, борьба за то, чтобы оценили как-то жизнь пострадавших на Дубровке, сыграла какую-то роль в повышении суммы?

Может быть.

На мой взгляд, сейчас очень серьезное решение продвигает Сергей Борисович Иванов. Он настаивает на том, чтобы в рамках Воздушного кодекса был установлен принципиально иной лимит ответственности: 2 миллиона рублей на каждого пассажира. Два миллиона – это минимальный лимит ответственности, который должен быть обеспечен каждой авиакомпанией. Похожие параметры заложены в проекте обязательного страхования ответственности организаций, эксплуатирующих особо опасные объекты. Хотя там речь идет о сумме гораздо меньшей – 600 тысяч рублей – но все равно это уже сумма.

А знаете, к чему привело бы введение в ОСАГО такой же ответственности, как в законопроекте об особо опасных объектах? 20 миллиардов рублей в год только единовременных выплат, помимо всего остального. Это значит, что все разговоры о завышенных тарифах на ОСАГО просто были бы забыты.

Дело не в завышенных тарифах – дело в заниженной оценке стоимости нашей с вами жизни. А теперь давайте подумаем, что произойдет после того, как будет введена предлагаемая ответственность за жизнь каждого россиянина. Что происходит, когда страховые компании начинают так много платить?

Они начинают быть крайне заинтересованы в том, чтобы не происходили страховые случаи.

Вы абсолютно правы. Именно так появились привязные ремни в автомобилях. Именно поэтому страховые компании профинансировали программы снижения смертности, в том числе, введение автоматических скоростемеров. Именно поэтому были приняты решения, которые снизили смертность с 18 тысяч до 5 тысяч. Именно поэтому установлены такие жесткие регламенты, которые обеспечивают безопасность авиационных перелетов. Именно потому, что так дорого стоит жизнь человека.

Тогда получается, что одним из возможных рычагов для увеличения реальной стоимости жизни (разумеется, после принятия соответствующих законодательных, нормативных актов) должны стать сильные, влиятельные страховые компании.

В том числе. Но не только страховые компании. Ведь страховая компания не примет на себя весь риск. Она с удовольствием этим риском поделится с тем, кто причинил ущерб. Если авиакомпания отличается повышенной аварийностью, на следующий год и тариф для нее станет выше. А значит, она будет заинтересована в том, чтобы разобраться, почему же ее самолеты чаще терпят аварии.

Создание механизмов обратной связи?

Да. Именно отсутствие подобных механизмов, собственно, и обуславливает не очень эффективное использование бесплатных ресурсов.

На мой взгляд, одна из самых серьезных проблем, с которой может столкнуться Россия в последующие годы, – это проблема нехватки населения. В сопоставлении с той территорией, которую это население должно организовывать. Есть разные пути решения этой проблемы. Один из путей – это снижение смертности. И надо понимать, что смертность от такого рода факторов, о которых я говорил – ДТП, несчастный случай на производстве и т.д. – это всегда смертность людей, находящихся в самом производительном возрасте. Это смертность, в основном, мужчин молодого и среднего возраста. Если мы хотим начать решать эту проблему, мне кажется, что тот путь, который определил Сергей Борисович, абсолютно правилен.

Мы должны научиться реальной ответственности за смерть и за здоровье. Точно так же было бы естественно, если бы ущерб, нанесенный здоровью, оценивался по некоторой абсолютной шкале, независимо от того, какое именно лечение получил человек – платное или бесплатное. Мне кажется, что сама идея фиксированной оценки ущерба, нанесенного жизни и здоровью, должна привести к тому, что мы начнем беречь и жизнь, и здоровье.

Я понимаю все проблемы, которые с этим связаны. Это, в первую очередь, проблема ответственности государственного бюджета. У нас по многим выплатам ответственность все еще лежит на государстве.

Знаете, есть такой американский анекдот об очень эффективной торговой подаче в страховании. Там существует обязательная государственная страховка для военнослужащего и добровольная. Страховой агент уговаривает солдата купить добровольную и объясняет это таким образом: «Если у вас будет только обязательная, то в случае вашей гибели ваша семья получит от государства 6 тысяч долларов, а если вы купите добровольную, то за вас правительство должно будет заплатить 100 тысяч долларов. Подумайте, кого первым оно пошлет в атаку». Как ни парадоксально, в этой шутке есть реальный смысл. Когда вся ответственность начинает фиксироваться в строках бюджета, тогда решения начинают принимать по-другому.

Это очень болезненный процесс. Монетизация льгот показала, что такого рода вещи должны очень серьезно продумываться и очень тщательно готовиться. Но если мы не пойдем по этому пути, то мы так и будем видеть, что каждый год исчезает население небольшого городка, каждые 10 лет – уже большого областного города.

А бюджет вообще сможет это выдержать?

Это надо считать. И далеко не всегда, надо отдавать себе в этом отчет, за это должен отвечать бюджет. Мы сами должны нести ответственность за свою жизнь и здоровье, за собственную безопасность.

Что касается военнослужащих, сотрудников правоохранительных органов, спецслужб, то это ведь, скорее, бюджет?

Это может быть в определенной части бюджет, но может быть и поощряемое добровольное страхование собственной жизни.

Еще раз обращаюсь к той мысли, что если компании приходится платить много, она начинает задумываться о том, как начать экономить, уменьшить эти выплаты. У нее есть два пути. Первый – недобросовестный путь, когда она начинает не платить, хотя должна. Это обычно заканчивается для нее печально: судами, соответствующими издержками, штрафами и через какое-то время – потерей лицензии. Второй путь – добросовестный, когда компания начинает управлять рисками, когда она принимает меры, направленные на снижение ущерба.

Когда речь зашла о разных видах ущерба жизни, вы упомянули моральный ущерб. Как тут быть?

Вопрос о моральном ущербе всегда чрезвычайно сложен. У меня есть коллекция невероятных решений судов, которые принимали решения об ответственности за возмещение ущерба. Одно из таких решений было принято в Америке по иску некоторой гражданки, которая пришла в магазин и там из-за мальчика, бегавшего вокруг нее, упала и сломала лодыжку. Дама предъявила иск на сумму порядка 100 тысяч долларов. Собственно, ничего странного в решении суда удовлетворить этот иск не было. Ни размер, ни большинство обстоятельств не вызывали у хозяина магазина сомнений. Кроме одного: мальчик-то был сыном этой гражданки. Но мама доказала суду, что хозяин магазина должен обеспечивать порядок в нем, независимо от родства участников процесса покупки.

Но это Америка. Там вопрос о моральном ущербе может решаться на основании прецедентов, рассмотренных бог знает когда и бог знает при каких условиях. Нам бы пока с материальным ущербом разобраться. Хотя, безусловно, нам нужно понимать, что свою цену должны иметь не только жизнь и здоровье, но и честь, достоинство, репутация и психическое здоровье. А моральный ущерб – это всегда ущерб, нанесенный репутации, чести, достоинству или психическому здоровью.

Как соотносятся цена жизни и культурные уклады?

Сложный вопрос. Согласитесь, что в России не принято обсуждать такие вопросы, как цена жизни. Или не совсем принято. «Что же мы будем о деньгах, когда тут человек умер?!» Вроде как неловко. И, кстати, это одна из причин того, почему так мало предъявляют исков страховым компаниям иждивенцы погибших в автокатастрофах – неловко как-то о деньгах, когда тут смерть. При этом забывают о том, что деньги-то – это ведь не плата за смерть, это обеспечение жизни живущих.

Конечно, родственники или друзья могут принять на себя ответственность за содержание иждивенцев, но обязан-то это был сделать тот, кто причинил ущерб. Понятно, что возможны ситуации, когда сам причинивший ущерба финансово не в состоянии этого сделать. И мы сейчас говорим как раз о создании надлежащей финансовой основы, инфраструктуры страхования ответственности, которая, собственно, и должна обеспечить защиту имущественных интересов в случаях, когда сам причинивший ущерб сделать этого не может.

Возвращаясь к вашему вопросу: мы, к сожалению, привыкли к тому, что «жизнь – копейка».

Не может ли снижение «цены жизни» быть связано с исчезновением представления о семье как о ценности? Отсюда наша стыдливость в подаче иска, потому что семья не расценивает ущерб, нанесенный одному из ее членов, как общий ущерб.

Семья исчезла у нас по другим причинам. Их было много: и отсутствие реальных имущественных интересов, интегрирующих семью, и проблема с расселением, и вопросы наследственного права и т.д. Все это вместе и модернизировало институт семьи. Не случайно, как вы помните, последние 70 лет у нас основной ячейкой общества называли производственный коллектив, а не семью. И в этом смысле вы абсолютно правы: производственный коллектив не требует возмещения ущерба – для него, помимо горестей, связанных с потерей коллеги, это означает лишь открытие вакансии. В семье принципиально иная ситуация. Это означает, что по мере восстановления семьи как базового института общества, я думаю, эти вопросы будут решаться гораздо серьезнее. Человек должен принадлежать семье, семья – это расширение себя.

А как устроено страхование жизни в Китае?

Оно начало недавно развиваться и развивается очень быстро. Вовлечено в это в основном население тех регионов, где идут реформы. Понятно, что основное население Китая не участвует в этом процессе – для них это серьезная проблема. У меня когда-то было обсуждение проблем реформирования здравоохранения с заместителем посла КНР в России. Я говорил о том, что у нас население привыкло к государственному здравоохранению, к такой форме организации медицины, поэтому довольно сложно менять всю эту очень значимую для населения конструкцию. Она в ответ заметила, что у них лишь 20% потребляет государственную медицинскую помощь, а 80% привыкло ориентироваться на традиционную медицинскую помощь, самолечение. Я сказал, что им легче. Она на меня посмотрела и сказала: «Да-да, 20 процентов – это, конечно, меньше, чем 90. Но 20 процентов – это 240 миллионов человек». Поэтому у них так быстро развивается страхование жизни. Хотя, как правило, азиатский способ производства предполагал неэффективное использование человеческой жизни.

Кажется, в развитых демократиях, при всех их недостатках, ресурс избирательного голоса – это дорогой ресурс.

Наверное, хотя здесь все-таки существенно большее влияние оказывает не уровень развития демократии, а общий уровень экономического и социального развития. Поэтому не случайно оценки стоимости жизни существенно варьируются по странам при одинаковой форме организации государственности. Регулярно проводятся исследования с целью выявить приблизительную цену жизни, в том числе в Евросоюзе. Если я не ошибаюсь, для нас они оценивали стоимость жизни в 300 тысяч евро, для Европы – от 800 тысяч до 1,5 миллионов евро. Такая оценочная шкала определяется следующим образом: затраты на воспроизводство, совокупный доход, который может быть получен, затраты на лечение и т.д.

А что нужно для реализации тех вещей, о которых вы говорили: стабильной оценки страховых случаев, увеличения реальной стоимости жизни?

На мой взгляд, должны быть приняты решения, аналогичные тем, которые предлагает Сергей Борисович Иванов. В соответствующих законодательных актах должна быть установлена зафиксированная в сумме минимальная ответственность для причинившего ущерб жизни или здоровью. Все последующее может и должен решать суд. Но некоторая стартовая, минимальная компенсационная выплата, причем в размере, который можно было бы признать допустимым, разумным, должна быть. Будет ли это 600 тысяч или 2 миллиона рублей – это вопрос оценки финансовых возможностей бюджета или отдельных компаний. Но стартовать можно было бы вполне и с той, и с другой суммы.

Но каким образом эти изменения могут произойти? Что для этого нужно?

Сейчас дискуссия вокруг этого, насколько я вижу по прессе, привлекает все больше и больше внимания. Я надеюсь, что такого рода решения будут приниматься естественным образом – под влиянием самых разных факторов: и из-за понимания того, что сокращение численности населения – это реальная угроза, и из-за возрастающей роли семьи, и при сопоставлении ситуации с тем, что происходит за рубежом. Дело в том, что экономика становится все более открытой, а это значит, что и стандарты можно выбирать, отношения становятся все более общими. Я не считаю, что все это должно быть решено одномоментно. Это проблема, которой нужно серьезно заниматься, и каждый должен заниматься этим на своем уровне.

Но если вдруг страхование жизни, здоровья и вообще страхование заработает в существенно большем масштабе, оно столкнется с другой системой, без которой оно не сможет работать, – это суды. Выдержит ли эта система? Возможна ли корректировка судебной системы таким образом, чтобы она могла с этим работать?

Наши коллеги в Казахстане, столкнувшись с проблемой перегрузки судов, недостаточной квалификацией, неточностью законодательных формулировок, которые регламентируют отношения между страхователем и страховщиками пошли на создание института страхового омбудсмена – специализированного института урегулирования отношений между страхователями и страховщиками. Этот институт создан не для всех – в первую очередь, он предназначен для физических лиц. В большинстве стран такие институты имеют еще и ограничения по размеру тех требований, тех исков, которые они рассматривают: до определенной суммы их решения обязательны для страховых компаний, сверх – стороны должны обращаться к услугам обычного суда. Вот система, которая вполне может разгрузить суды.

А она работает?

В Казахстане только принимают закон об этом. В Англии, Финляндии она работает. У нас ее нет.

Кто финансирует эту систему?

Чаще всего ее финансируют страховые компании. Кадровые вопросы решает государство, то есть оно назначает омбудсменов, содержание которых оплачивают страховые компании. Но не каждая в отдельности компания, а их объединения.

Второе необходимое решение – это уточнение, упорядочение и детализация прав и обязанностей участников договора страхования, определение их ответственности за нарушение чужих прав или неисполнение собственных обязанностей. Речь идет о более точной законодательной регламентации договора страхования. В Германии такой закон содержит 160 страниц, у нас – 14 (48 глава Гражданского кодекса – это, по существу, и есть закон о договоре страхования). У них помимо Гражданского кодекса есть закон о договоре страхования, а также есть закон об основах заключения договоров. Все это вместе позволяет участникам договора страхования значительно большую часть конфликтов решать, не привлекая суды, а исходя из законодательно определенных требований к действиям участников.

Конфликты рождаются, в первую очередь, из недоопределенности. Говорят, брачный контракт пишут на случай развода. Так вот: неопытные люди пишут тоненький брачный контракт, а опытные – очень большой и толстый, где оговорены все случаи. В ряде стран контракт с государственным служащим представляет из себя документ толщиной под тысячу страниц. 960 страниц – контракт с федеральным служащим США, причем десятым кеглем в формате А4. Там четко расписаны все права и обязанности участников договора: государства и служащего.

Для таких массовых и в чем-то типовых случаев, как страховые, нет ли смысла в усилении степени прецедентности права?

Если говорить о каких-то внутренних симпатиях, то я все-таки сторонник континентального права, а не англосаксонского. Но бессмысленно надеяться на то, что какой-то тщательно прописанный кодекс можно создать с «сегодня» на «завтра». Необходим постоянный мониторинг правоприменительной практики, в ходе которого будут отслеживаться все коллизии, недоопределенности, с которыми мы сталкиваемся при реализации закона.

Автор: Илья Ломакин-Румянцев

Источник: polit.ru