Цена вопроса — жизнь

Более 12 лет в России действует Формулярный комитет РАМН — авторитетный экспертный орган в области политики лекарственного обеспечения. В состав комитета входит почти полсотни признанных лидеров медицины по различным направлениям.

Цена вопроса — жизнь

В середине февраля Формулярный комитет собрал пресс-конференцию, на которой представил доклад о положении с лекарственным обеспечением населения России. В документе показано, как можно создать систему лекарственного обеспечения в стране при дефиците ресурсов. Государство, по мнению членов комитета, должно взять на себя оплату затрат на жизненно необходимые лекарственные средства (ЛС) для всех граждан страны. Назначение подобных средств должно регулироваться стандартами медицинской помощи и протоколами ведения больных.

Эксперты считают, что отбор жизненно необходимых ЛС должен проводиться открыто, публично, с применением доказательств эффективности и экономической целесообразности. А что на деле? “При регистрации дженерики не проходят клинических исследований на соответствие оригинальному препарату. Никто не знает, какими эффектами обладают эти лекарства и насколько они безопасны. Речь не о том, что тратятся колоссальные государственные деньги — это своим чередом. Но, к сожалению, больные не могут быть уверены, что они получают препараты эффективные и безопасные”, — заявил президент Общества фармакоэкономических исследований Павел Воробьев.

Например, для больных с пересаженными органами, которые вынуждены принимать лекарства для предотвращения отторжения, большим “сюрпризом” оказалась замена швейцарского селлсепта малоизученным аналогом — индийским майсептом. Любопытно, что ни на этапе аукциона (кстати, 94-й ФЗ Павел Воробьев назвал “законом-убийцей”), ни на этапе регистрации мнения врачей-экспертов не выслушивал никто. Организация нефрологических больных “Право на жизнь” трижды отправляла запросы в Росздравнадзор по поводу проведения клинических испытаний препарата, но им отвечали отпиской.

Но, может быть, дело в “цене вопроса”, в экономии денег? Оказывается, в аптеках “более дешевый” препарат майсепт продается по цене селлсепта или даже выше на 20 процентов. Значит, дело в чьих-то карманах и интересах. “Бизнесом на крови” стала в современной России практика лоббирования тех или иных лекарств и вывода “на рынок” непроверенных препаратов.

“Умом Россию не понять” — это крылатое выражение как нельзя лучше характеризует нашу систему обеспечения ЛС. Так, на лекарства для больных гемофилией выделяется в год до 9 млрд рублей — это гигантская сумма. Согласно специальным реестрам, лекарства поступают в субъекты Федерации, при этом в одних областях и республиках накапливаются излишки, в других местностях, напротив, пациентам не хватает лекарств. Обеспеченность регионов иногда различается в разы. Казалось бы, что проще — взять избытки и перераспределить их между нуждающимися. Но наше законодательство устроено таким образом, что теперь эти лекарства-излишки — собственность регионов, которую можно продавать по коммерческим ценам. Присутствующая на пресс-конференции заместитель руководителя Росздравнадзора Елена Тельнова внятно объяснить эту несуразность не смогла. Она заметила только, что на 1 января 2009 года остатки по ДЛО составили 11 млрд рублей, в том числе и по препаратам для больных гемофилией — 1 млрд 300 млн рублей...

Люди гибнут за металл

“По всей стране цены на лекарства, которые оплачиваются государством, должны быть едиными. Нигде в мире лекарственное обеспечение не является рыночным. Это везде государственная деятельность. А в Минздравсоцразвития появился орган, призванный развивать “рыночные механизмы”, — обозначил еще одну проблему Павел Воробьев.

Что же касается “Министерства здоровья”, то оно, похоже, занято вовсе не “спасением Отечества” в лице его граждан. В последнее время Минздравсоцразвития активно препятствует работе по стандартизации в здравоохранении: с ноября 2007 года не утвержден ни один стандарт при наличии более 600 проектов документов. А между тем именно стандарты и протоколы ведения больных регулируют деятельность врача, в том числе и по назначению бесплатных лекарств. Но с конца 2008 года ведется работа в противоположном направлении — по прекращению разработки стандартов, а также по смене руководства всех технических комитетов Ростехрегулирования, которые занимаются стандартизацией. Важнейший для страны документ (и для каждого, без исключения, гражданина) — Концепция развития здравоохранения до 2020 года — не учитывает развития системы лекарственного обеспечения и обсуждается келейно, вне гласного внимания общественности.

 Формулярный комитет обратил внимание еще на несколько вопросов, которые требуют неотложного решения. Это, во-первых, физическая и экономическая недоступность ЛС для больных (менее 10 процентов граждан страны могут рассчитывать получить необходимые лекарства в рамках государственного возмещения стоимости ЛС; крайне мало детских форм ЛС; не предусмотрено снабжение отдаленных небольших поселений). Во-вторых, кричащими становятся проблемы ценообразования (запутанная система торговых наценок; отсутствие учета, кратные различия в цене на одно и то же ЛС в аптеках). А в-третьих, частным аптекам (коих подавляющее большинство) просто невыгодно брать на реализацию качественные, но дешевые лекарства — с них не заработаешь. Вот такая у нас выстроена античеловеческая, людоедская система, называемая “рынком”.

Состояние отечественного фармпроизводства — тоже весьма болезненная тема. Причем если раньше препятствием для налаживания нормальной жизни считалось отсутствие “политической воли” в верхах, то теперь с волевыми качествами у “рулевых” все в порядке, но зато чиновничье “тело” страны сковали параличи. Об этом говорил академик РАМН Алексей Егоров: “Президент и премьер издают очень строгие директивы, касающиеся развития фармпроизводства, но воз и ныне там. Ни антибиотиков, ни вакцин, ни приборостроения — ничего этого нет. Наши препараты были бы в 5 раз дешевле, они стали бы доступны в тех количествах, которые необходимы”.

Но, может быть, российская земля совсем оскудела умами на пути построения торгашеской цивилизации и наши светлые головы уже не способны генерировать новые идеи? Председатель Формулярного комитета, академик РАН и РАМН, директор Гематологического центра РАМН Андрей Воробьев привел конкретный пример державного небрежения: “В нашем центре сделано опытное промышленное производство 8-го и 9-го факторов свертываемости крови. 9-м мы обеспечиваем себя полностью, у нас есть все технологии 8-го. Интерес к нам со стороны Минздравсоцразвития — нулевой. Строится завод в Кирове, где используют абсолютно чужие технологии. Какой процент у нас сегодня составляют генно-инженерные разработки? Нули...”

Минздрав против народа

После пресс-конференции мы попросили академика А. Воробьева подробнее рассказать о том, как работает Формулярный комитет. Монолог ученого заслуживает того, чтобы привести его здесь полностью.

— Минздрав по Конституции должен отвечать за бесплатное обеспечение граждан здоровьем, то есть лекарствами в том числе. Это не соцразвитие, это — другое. Формулярный комитет создает список жизненно необходимых лекарств. Тех, отсутствие которых ведет либо к смерти, либо к тяжелому увечью. Понятно, да? Государство обязано обеспечить граждан водой. Оно не обязано обеспечивать газированной водой, квасом, чаем и т. д. И мы говорим о таких лекарствах — противоопухолевых, антибиотиках, — отсутствие которых может привести человека к гибели.

К великому сожалению, чиновники в это название — “жизненно необходимые лекарства” — добавили “и важнейшие”. Эта оппортунистическая поправка была не случайной. Наш Формулярный комитет работает консенсусно. Сидит 20—30 человек, все — специалисты в своей отрасли, и либо они все согласны, что талидомит необходим и без него нельзя, либо это лекарство не принимается, даже если против только один человек. Такой прием лекарств “на довольствие” обеспечивает нам абсолютную прозрачность и гласность. Заседания комитета открыты для всех, и наш список принципиально не отличается от того, что есть в США и других странах.

И вот Минздрав к списку лекарств, который принимается консенсусом крупнейшими специалистами страны, вдруг добавляет свой. Но как он это делает? Негласно и неконсенсусно. На каком основании? Неизвестно. Что он туда добавляет? Парацетамол или абсолютно бесполезный церебрализин и прочие лекарства, улучшающие самочувствие, либо опасные для здоровья, например анальгин.

Такая политика — против граждан. Эти лекарства не помогут, а погубят. Потому что не будут куплены противоопухолевые препараты или антибиотики.

Это принципиальный вопрос! К нашему списку добавляются довольно большие количества лекарств, неизвестно кем и неизвестно как туда вставленных.

Нам нельзя принимать подзаконные акты, из-за которых люди будут умирать. И мы задаем принципиальный вопрос: имеет ли право чиновничий аппарат, не знакомый с существом дела, принимать решение о внесении в список жизненно важных препаратов того, что они произвольно захотели в противовес научному обоснованию? Если имеет — это конец, смерть.

Нам нужна научная медицина — другая не нужна. Ни чиновничья, ни произвольная медицина не обеспечат здоровье граждан.

Вот сейчас принимается закон о донорстве, по которому, несмотря на наши категорические возражения, донорами могут быть иностранцы. Десятки процентов больных гемофилией в США, Японии, Германии были заражены СПИДом только потому, что нарушался этот принцип. Иностранцы не могут быть донорами — их нельзя отследить. Мы письменно указали Минздраву на то, что это недопустимо. Но они все равно ввели это положение в закон. Тихо и негласно.

Для обеспечения плазмой строящегося в Кирове завода открываются плазмасборные центры. Они должны работать в единой системе службы крови. В противоположном случае доноры сдадут кровь за деньги и погибнет безвозмездное донорство. Служба крови рухнет.

Собирать плазму надо, но организовывать центры сбора плазмы надо не в противовес станциям переливания крови, работающим сейчас. Короче, отдайте вопрос о плазме профессионалам.

Где зурабовские центры высокотехнологичной медицины, куда были вбуханы миллиарды? Очень хорошо, что новый министр переориентировал эту помощь на областные больницы, хорошо, что проводится работа по переоснащению службы крови новым оборудованием. Но это оборудование “живет” короткий срок. Потому надо в срочном порядке закупить технологические линии производства сепараторов крови, мешков для хранения ее компонентов.

Мы не можем найти контакта с Минздравом, на наши письма не отвечают. Нам отвечают вместо писем рекламой лекарств. Реклама лекарств — это убийство собственных граждан. Давайте называть вещи своими именами.

Сегодня вымирает народ, это ясно. Никаких конкретных научных планов выхода из вымирания нет.

Оборвать вымирание нельзя общими словами. Это должны быть, безусловно, конкретные действия. И советская медицина это знала. Мы конкретно уничтожали инфекционные болезни, но поэлементно: одно дело борьба с холерой, другое — оспой, третье — с чумой, четвертое — с дизентерией. Неконкретные действия бесполезны.

Не может быть борьбы с сердечно-сосудистыми болезнями, потому что это разговор вообще, он беспредметен. Конкретный тот, который повысит выздоравливаемость при очень ясных, очерченных болезнях. Смертность от инфарктов может быть и должна быть ниже 10 процентов. В хороших местах, с хорошим транспортом она опускается до 4 процентов. Нужна сумма конкретных действий, которая приведет к снижению смертности от инфарктов миокарда. Это задача организаторов здравоохранения и научных работников в конкретной области, которые хорошо знают, что надо делать. Что делает Минздрав? Я не помню по этому поводу ни одного конкретного разговора.

Опухоли. Не вообще, а по конкретным заболеваниям. Вот сейчас мы в нашем Гематологическом центре в условиях специализированного стационара добились выздоровления по ряду массовых опухолей — лимфосарком, лимфогранулематоза — около ста процентов. Ну, сто процентов никогда не бывает, но за эффективность более 90 процентов мы отвечаем головой. Цифры, с которых мы начинали, колебались около единичных процентов. А в течение 5—7 лет мы вышли почти на сто процентов.

— Как вам удалось добиться такого результата? Это же потрясающее достижение!

— А я вам скажу, что никакого интереса Минздрав к этим опубликованным, многократно доложенным цифрам не проявил. Он что-нибудь сделал для распространения этого опыта по стране?! Ничего. Рядом находящиеся регионы какие имеют цифры? 40—50 процентов — лучший результат. А в основном — ноль и около того.

— Но Минздрав должен быть заинтересован, чтобы было 100…

— Да, Минздрав заинтересовался этим вопросом — и ликвидировал должность главного специалиста по гематологии…

— Зачем?

— На этот вопрос вам никто не ответит. Я написал министру. Конечно, мне не ответили, ну что, ей-богу, разве это возможно?! Я предлагал восстановить должность главного гематолога и назначить на эту должность одного из авторитетных гематологов страны. Специалистов мы найдем. Но мне сказали, что теперь объединили гематологию с трансфузиологией. Это значит, что они объединили балетмейстера с хормейстером! И что, от этого у нас будут лучше петь или плясать?

Я говорю понятные слова. Почему же их не понимает Минздрав? А потому, что с Минздрава спрос не по здоровью граждан, а по направлению денежных потоков, эффективность которых можно оценивать только по снижению смертности при конкретных болезнях.

В советское время мы занялись смертностью родильниц, которая у нас была в 8 раз выше, чем в Европе. Это была трудная борьба, но в результате смертность в Москве снизилась примерно в 3—4 раза. Гематологический научный центр вошел с проектом в Минздрав Союза, министром был Чазов, заместителем министра и руководителем городского здравоохранения столицы Алексей Михайлович Москвичев. Мы организовали с их помощью разъездную бригаду, которая могла быстро приехать в роддом и взять на себя спасение женщины. Родильницы умирали от довольно редкого осложнения, и нажить опыт обыкновенному акушеру было просто невозможно — он видит подобное осложнение, может быть, один раз в жизни. А наша бригада к такой работе готова. И это касается решения любой узкой проблемы. Надо концентрировать там усилия, и все.

Тогда Минздрав был готов воспринять серьезную научную проблему, идти на расходы. Хотя эти траты — мелочи по сравнению с тем, если бы женщина умерла. Потому что сначала она будет обескровлена, потом у нее откажут органы, ей долго будут переливать кровь, наконец, она скончается. На это уйдет гораздо больше и сил, и средств, и нервов. Но мне тогда не пришлось никому ничего доказывать — все всё поняли с полуслова, и мы вместе с министерством работали.

Что теперь? Надо сказать, что за последние я даже не помню сколько лет я не был ни на одной коллегии Минздрава, где бы обсуждалось решение конкретной проблемы. Хотя у нас в Центре, допустим, достигнуты результаты, заслуживающие внимания. Смертность от лимфогранулематоза около нуля, от лимфосарком около нуля. В Москве — по этим же болезням — примерно 50 процентов. А за Москвой? Лучше не спрашивать! Правда, сходные цифры будут в Свердловской области, в Новосибирске. Где еще? Боюсь вам сказать.

Каков же выход из положения? Нам нужно требовать от Минздрава ответственности за сохранение жизни при конкретных патологических процессах, где смерть может быть устранена грамотным лечением. Есть ишемический инсульт, обусловленный атероматозом сонной артерии. Он абсолютно устраним оперативным путем, это полуамбулаторная операция, под местной анестезией. И все, человек здоров. Это конкретное действие при конкретной патологии.

Но Минздрав не может слышать разговоров о конкретных болезнях! Вы же слышали, они не могут из одного региона, где по каким-то причинам дали больше препарата, чем им требовалось, передать в соседнюю область, где не хватает лекарств! Это же сумасшедший дом!

— И при этом говорят, что законодательной базы им для работы достаточно...

— Какая законодательная база! По закону должно быть одно: смерть больного от излечимого заболевания, развившегося в результате нехватки лекарства, есть преступление, которое требует разбирательств. Смерть больного от излечимого заболевания по вине неквалифицированной помощи — должностное преступление, требующее разбирательств. Редкие заболевания (а их очень много) нужно лечить в специализированных учреждениях и для этого надо вкладывать средства в науку, в исследования, в фармпромышленность.

Я вообще не понимаю той войны с наукой, которая возникла в последние 4—5 лет. Этого никогда не было. Научные работники всегда были главной силой Минздрава. Сегодня все наоборот.

А напоследок я вам скажу следующее. Лекарства — оборонная часть стратегии, жизнеобеспечения страны. К чему сегодня мы готовы? Мы технологически не готовы ни к войне, ни к изоляции.

— Что вы имеете в виду?

— Госсекретарем США была заявлена претензия на Сибирь. Всему миру давно уже понятно — Сибирь не нужна Российской Федерации. Она нужна Америке. И заодно там всякие Камчатки и Сахалины. И все вопросы нового мироустройства будут решены.

Госсекретари не бросаются случайными фразами, это не журналисты. Значит, подобная претензия — подготовка захвата или прощупывание сил.

А теперь посмотрим с точки зрения руководства страны: к чему мы сегодня готовы? К тому, чтобы на второй день поднять руки. Ни лекарств, ни технологий, ни медицинской промышленности — ничего нет. Все было, и все — уничтожено. Так какая у нас страна?!.

...Честно говоря, добавить к этим словам академика Воробьева почти нечего. Пора признать — “человек духовный” (человек науки, идеи, труда) побежден в нашей стране “людьми успеха” (криминалитетом и коррупционерами). Самое главное, жизненно необходимое обществу лекарственное средство — нравственность — нельзя завести из Китая или обменять на газ в Европе. Над этой проблемой нужно работать, с помощью “безусловно конкретных действий”, как говорит академик Воробьев. Например, уничтожая несуразности в работе Минздравсоцразвития и ставя перед этим ведомством конкретные задачи по развитию научной, а не чиновничье-рыночной медицины.

Источник: russia-today.ru